Солнечный и знойный Дорн тепло принял Дейенерис и всех её людей, а гостеприимство Мартеллов было даже излишне. Отважные рыцари и прекрасные собою мужчины – лучшие из рода Мартеллов – старались завести знакомство с Дени, но королева не почтила ни одного даже короткой беседой. В Дорне уже поговаривали о высокомерном и горделивом характере прибывшей гостьи, но это были всего лишь слухи, маловолнующие Дени. Мысли Бурерождённой беспокоили совершенно другие проблемы. Драконы – дети Неопалимой – остались на другом континенте, в тысячах лиг от своей Матери. Дейенерис смотрела на светло-лазурное небо над Узким Морем, и ватные облака складывались в её воображении в крылья парящих драконов. Нет на свете большего чуда, чем полёт драконов – огонь во плоти, смешавший свои силы со стихией воздуха.

За долгое время путешествия по Эссосу взгляд королевы отражал разные эмоции: жестокость и сочувствие, решительность и задумчивость, строгость и смех. Но сегодня фиалковые глаза Дени наполнились тоской, а тяжёлые мысли не выходили из головы.
– Драконам нужна пища и воля, – едва слышно прошептала Дени, но даже в этом низком голосе можно было распознать нотки горечи и сожаления. – Что ж, отныне они свободны.
150 лет прошло со смерти маленькой и болезненной самки-дракона, прежде чем древние существа с бурлящим пламенем в крови возродились вновь. Дрогон, Рейегаль и Визерион обладают могущественной силой, которую не удержать на цепи. Даже в Драконьем Логове они не почувствовали бы себя на свободе.

Как бы Дейенерис ни старалась внушить себе смирение и мысленно попрощаться с драконами, капля надежды всё же не покидала её душу.
Негромкий стук в дверь оказался настолько внезапным, что Дени вздрогнула от неожиданности. Запыхавшийся мужской голос вернул её в реальность и рассеял облачные грёзы. Пытаясь скрыть эмоции и заставляя себя улыбнуться, Дени повернулась к Марвину.
– Проходите, мейстер. Выращивание фруктов в Дорне – настоящее искусство, иначе я не могу объяснить их невероятный вкус. Угощайтесь, – сказала Дени, указывая одной рукой на тарелку, а в другой покачивая бокал дорнийского вина,  тёмного, как кровь и сладкого, как месть.